«Боюсь чёрного дыма до сих пор»: челябинский ветеран рассказал, как ребёнком выжил в концлагере

Фотография мамы Зинаиды Лукиничны — единственная память о жизни в Украине

— Вся наша семья — мама Зинаида Лукинична, папа Порфирий Дмитриевич, брат Дима и я — с Киева. В украинский город Луцк Волынской области переехали с голодухи во время войны — там продукты легче было достать. По городу немцы везде ходили, на рынке сталкивались с ними. Мы с мамой там старались что-то купить, если была возможность. Или украсть.

Сколько жили там в оккупации, точно не помню. Иногда случались облавы. Нечасто. И никто не знал, когда будут. Сгоняли немцы людей в кучу и начинали делить: мужчин, женщин налево, детей — направо. В одну из таких облав попала и наша семья. Году в 44-м это было, где-то поздней осенью. Нас разделили с родителями, когда мне было семь, Диме — пять.

Нас привезли на железнодорожную станцию Овруч (Житомирская область Украины, по прямой — 251 км от Луцка. — Прим. автора). Часть её была отгорожена колючей проволокой. За этой оградой были какие-то ямы, и кучами лежало много одежды. Позже откуда-то мы узнали, что это евреев перед сжиганием в крематории заставляли раздеваться. Холодно было, промозгло. И мы в эту одежду заворачивались, прятались в ямы и сидели в них целыми днями. Я брата кутал в основном и девочку Дашу — к нам прибилась. Она была как Димка, младше меня на два года. Так втроём и грелись.

Каждый день приезжал жёлтый самосвал. Мы его бежали встречать, ждали его очень. Самосвал неторопливо разворачивался, парковался и высыпал на землю свёклу двух видов — жёлтую и красную. Рядом с этой кучей стоял «зелёный» немец (рассказывая, Порфирий Порфирьевич не раз делил немцев на «зелёных» и «чёрных». «Чёрные» — гестапо, СС. «Зелёные» — обычные военные, солдаты). Этот немец показывал каждому ребёнку один или два пальца. Это значило, столько свёклы можно было взять. Старались выбрать красную — она была вкуснее. Но ковыряться в куче нельзя было. Мы быстро шли вереницей, быстро, не копаясь, брали свёклу, показывали немцу, что лишнего не схватили, и как он кивнёт, что можно, уходили в сторону. Мне он всегда один палец показывал, брату — два, и он брал крупную свеколку и помельче.

Мы возвращались в наши ямы, брали тряпочку и тёрли свёклу, пока шкурка не сойдёт. И кушали. Это была единственная наша еда за сутки и за всё время, что мы там были. Воду пили из луж. Когда они замёрзли, ели снег, грызли лёд.

Раз в четыре дня приезжала белая машина с врачом. Нет, не лечить. Нас строили в очередь и брали кровь. Идёт она? Значит будешь жить. Кто не мог сдать кровь, грузили в машину и отправляли в крематорий. А потом из трубы над крематорием — он недалеко стоял, хорошо было видно — поднимался чёрный дым. Мы сразу прятались и сидели тихо-тихо. Мы так боялись стать этим дымом! Я боюсь чёрного дыма до сих пор…

От врачей мы не прятались. Слишком боялись прятаться. Мы сами к этой машине выбегали.

Свёклу друг у друга не отбирали. Нет, что вы! Вы знаете, какими мы дисциплинированными были при немце? Ой-ой! Немец скажет — всё, закон. Тут же всё выполняли чётко. Не воровали. Боялись нарушить порядок. Если мы что не так делали, немцы нас ругали. Не по-русски, но все мы понимали, что нас ругают. А ещё крематорий был близко.

Зимы на юге теплее, чем на Урале. Но жить на улице холодно было. Снег лежал. И мы глубже зарывались в ямы и тряпки. Много ли нас там жило в этих ямах — не знаю. Менялось постоянно всё. Одних увозили безвозвратно, других привозили. Мы там просуществовали полгода или больше. А весной нас погрузили в деревянные вагоны и повезли по узкоколейке на север Украины.

В Ковеле (Волынская область Украины. — Прим. автора) нас покормили, и мне это очень-очень запомнилось, потому что это было уникальное явление. Стояли немец-комиссар и солдатик молодой. Солдат резал хлеб восьмушками (восьмая часть буханки. — Прим. автора), а немец-комиссар наделял каждого колбасой на ширину детской ладони. Как же это было вкусно! Это было один только раз. А потом нас дальше повезли.

По пути помню ещё добро. Немцы, которые в поездах нам навстречу ехали, кидали в нас буханками хлеба. Быстро поезда мчались, мало что в наши окошки попадало. Но что попадало, мы крошечками поровну делили. Не нужно думать, что все немцы были звери. И наши порой сволочи были, и фашисты.

По дороге попадались обгорелые лежащие паровозы. А потом мы остановились: железная дорога была то ли взорвана, то ли специально разобрана. Дальше ходу не было. И пошли немцы с начала состава выгонять всех на улицу! И когда все высадились, в большой толпе случилось нежданное счастье. Как наколдовал кто. Оказалось, что везли в поезде и взрослых, и детей, и мы в этой куче встретились с родителями! Не знаю, каким чудом, но оба они живы оказались. Папа был инвалид второй группы, едва-едва мог ходить. Как выжил?

Нас погнали в ночь. По краям дороги были видны огни деревень. Не помню, охраняли ли нас. Но мы не бежали. Да и куда побежишь, если везде немец? Пришли в Легаты (деревня в Кобринском районе Брестской области Белоруссии. — Прим. автора). Нас там встретил дядя Степан, немецкий управляющий. Он очень заботился о нас, особенно о детях. Всех распределил, едой кой-какой наделил. Забегая вперёд, скажу: когда наши пришли, Степана в первую очередь повесили.

Так вот, нашу семью вместе с Дашей к тёте Ульяне подселили. Там мы жили долго, больше полгода. К папе со всей округи стали нести часы в ремонт. Он у нас мастер был. Вся комната была уставлена часами. Хорошие часы отремонтировать стоило килограмм сала. Тем и жили.

Мы же, дети, ничем не помогали. Ой, а какие мы помощники?! Мы больше хлопот доставляли. Сильно маленькие были. Нам всё время хотелось умыкнуть кусочек. А тётя Уля и не принуждала нас работать, и её сын Степан тоже. Ему лет 15 было. Сам косил, хозяйство вёл. Мы только сидели. А вообще все были слабенькие — и родители, и тётя Уля. И вечно голодные.

С Легатов нас опять в поезд согнали и привезли в концентрационный лагерь «Треблинка» в Польше.

Около польской деревни Треблинка нацисты организовали два концентрационных лагеря — Треблинка-1 (трудовой лагерь) и Треблинка-2 (лагерь смерти). В лагере смерти, по разным оценкам, было убито от 750 до 810 тысяч человек.

Там было очень много и взрослых, и детей. Но мы пробыли там не очень долго. В один день все немцы вдруг исчезли. Мы боялись вылазить из бараков, мелькать, чтобы не забрали. Несколько дней сидели все в зданиях, а потом осмелели, потихоньку начали вылазить. И узнали, что война кончилась.

Потом пытались добраться до Киева, что-то не получалось. С едой всё было худо. Нашу семью вывезли вроде бы в Левадию, бывший пионерлагерь барачного типа. Там работала служба по поиску родителей. Мы родителей Даши искали, но не нашли. И оставили её с нами жить. А потом, когда выросли, Дарья Дмитриевна Звонкова стала моей женой.

От редакции

После освобождения семья Шурман вернулась в Луцк, где и прошла юность Порфирия Порфирьевича. Его родители прожили после войны почти четыре десятка лет. Сначала не стало папы, а в начале 1980-х ушла из жизни и его мама, которая перед самой войной стала чемпионкой Киева по велосипедному спорту. И тогда Порфирий Порфирьевич переехал в Челябинск. За несколько лет до переезда в его жизни не стало Дарьи Дмитриевны. Говорит, ушла куда-то и не вернулась. Найти её не удалось. Потом как-то в Челябинск приехал в гости к девушке Доре Дмитриевне из Киева и остался. Говорит, «влюбился и женился за сутки».

Порфирий Порфирьевич Шурман — отставной майор, военрук с 40-летним стажем. В Челябинске отработал 32 года. Преподавал в училище № 20 основы безопасности жизнедеятельности. Не уходил на пенсию до последнего, пока два училища не объединили в одно и его ставку не сократили. Это было пять лет назад. Летом прошлого года он перенёс инфаркт и инсульт. С тех пор 82-летний дедушка плохо ходит и временами путает события минувших лет.

С женой он в разводе. Живёт в общежитии на улице Машиностроителей, 27 в Ленинском районе. Восстанавливать пазл его жизни нам помог его сосед Иван, который с прошлого лета присматривает за дедушкой. Он и рассказал, что те лет пять, что живут друг напротив друга, Порфирий Порфирьевич удивлял любовью к свёкле. Он её варил чуть ли не каждый день. Говорил, что глаза б его эту свёклу не видели, но ел, потому что знал, насколько она полезна.

Иван же рассказал и о причине, по которой Порфирий Порфирьевич покинул Украину и до сих пор отказывается туда съездить, хотя там живёт дочка Екатерина от первого брака:

— Во время войны на Украине было много предателей — бандеровцев. И где-то в 70-е годы Порфирий Шурман каким-то образом группу этих бандеровцев разоблачил, и их хорошо накрыли. Он уехал, чтобы в живых остаться. Бандеровцы обещали отомстить. И спустя годы исполнили своё обещание. Его брата Диму, с которым он выживал в концлагере, лет десять назад зверски убили. И сколько я его не пытался отправить в гости к дочке, он даже слушать не хочет. Не хочу, говорит, их видеть. Не про родню он так, а про бандеровцев.

23 мая Порфирию Порфирьевичу исполнилось 82 года. Редакция «Пчелы» поздравила ветерана, а он рассказал о своей жизни после Победы в Великой Отечественной войне.